Сергей Дигол - Практикант[СИ]

3. Создание собственного, первого в Молдавии ежемесячного полноцветного журнала для байкеров с бесплатной рассылкой сигнального экземпляра крупнейшим мотоклубам страны — «Diesel Sisters», «Sirena» и «Animals», а также фанатам и участникам байкерского движения среди молдавского бизнес– и политического сообщества, включая президента.

4. Нелицензированная допечатка обязательных к распространению в учебных заведениях пособий, в том числе выпущенных другими издательствами, без извещения последних, официально незарегистрированными тиражами.*

*Примечание. При условии неофициального одобрения официальных лиц из Министерства образования.

5. Переход на…

Здесь, если я все верно рассчитал, Любомир Анастасович Драгомир должен был, сдавшись, остановиться, и обернувшись ко мне, развести руками:

— Кто же будет всем этим заниматься?

Чуть сжав улыбающиеся губы и приподняв в задумчивости, словно выбирая из нескольких вариантов, бровь, я бы неопределенно, но твердо ответил:

— Нужен опытный управленец.

Правда, чтобы получить должность этого самого управленца (свой процент я решил пока не оговаривать — как мне представлялось, так и поступают матерые и высокооплачиваемые управленцы), мне нужно спуститься на квартал ниже, в закуток за венгерским посольством, где — не забыл ведь! — я ожидал застать никем не расформированное, в отличие от института истории, издательство. А заодно и Любомира Атанасовича — постаревшего и еще более погрузневшего, но, в отличие от Иона Балтаги — живого.

Оживление, окатившее меня на пороге выкрашенного в свежий розовый цвет двухэтажного особняка, затягивало сразу. Прислушавшись, понимаю, что шум, вызывающий рефлекторное соучастие, издают печатные машины — их голос я не спутаю ни с каким иным, — спрятанные где–то за стенами просторной комнаты. В которой я, шагнув с улицы, и оказываюсь, причем один на один с поднявшийся мне навстречу из–за стола блондинкой в белой рубашке с расстегнутыми рукавами и короткой, поверх чулок, темной юбке.

— Добрый день, чем могу? — с вопросительной улыбкой не заканчивает, вероятно, по привычке, вопрос она, явно ожидая от меня немедленного ответа.

Проникшее откуда–то из глубины и разрывающее меня изнутри оживление уступает место беспокойству: вряд ли я понадоблюсь тут, если дела, судя по шуму станков, и так идут неплохо. К счастью, руки у меня опускаются ненадолго — память цепляется за точно такой же, ни с чем не сравнимый полиграфический гул в типографии, куда мы приезжали проверять качество первых оттисков наших карт. А еще я вспоминаю — и это за какие–то мгновения, пока девушка с расстегнутыми рукавами ждет моего ответа, — все лучшее из той, первой издательской жизни. Не так–то уж его, прекрасного, оказывается и много: всего–то мое имя, мелким–мелким шрифтом и в самом углу, но все же на карте и шесть бутылок пива «Stella Artois» на двоих — меня и Романа Казаку. Его гонорар мне за идею серии исторических карт Европейского Союза: от империи Карла Великого — первого комиссара ЕС, до наших дней.

— Чем могу помочь? — повторяет, теперь уже целиком, вопрос девушка.

— Я, должно быть, ошибся, — почему–то отвечаю я и, оглядев комнату, понимаю почему.

На стене напротив, за спиной девушки, которая, как я теперь понимаю, не может быть никем иной, кроме секретарши, девушки на ресепшене, офис–менеджером, что в принципе одно и то же, красуется идеальная пара всех времен — Бред Питт с супругой Анджелиной: в дорогущих нарядах, на красной фестивальной дорожке и в полстены. На стене слева — совсем маленький, почти потерявшийся в могучих объятиях Пугачевой застывший со страдальческой улыбкой на лице Юдашкин, а на противоположной стене, той что справа от меня — окно во двор, к которому примыкает огромное, все в каплях воды, дебиловатое лицо Майкла Фелпса, цепляющегося, что видно по вошедшим в кадр пальцам, за бортик бассейна.

— Могу я видеть Любомира Атанасовича? — собираюсь с мыслями я.

Секретарша–офис–менеджер-ресепшионист, одним словом, девушка с расстегнутыми рукавами смотрит на меня так, что сомнений не остается: она не только не проводит меня к Драгомиру, но и это имя–отчество выговорит не с первой попытки.

— Вы точно ошиблись, — качает она головой. — У нас нет сотрудника с таким именем.

— Разве это не издательство? — обвожу комнату глазами я.

— Это редакция, — с ударением говорит она. — Женский журнал «Пастель». Слышали, наверное?

Я мотаю головой — конечно, не оттого, что не слышал о таком журнале. Еще бы — его обложками, как афишами, завешаны витрины всех киосков Кишинева. Просто пока я не могу, не в силах поверить, что и издательство испарилось. Исчезло в один момент. Как институт истории. Как кролик в цилиндре фокусника.

— Ах, понимаю, — щурится, что–то припоминая, секретарша, — вы, видимо имеете в виду издательство, выкупленное нашим журналом.

— Выкупленное? — удивляюсь я. — И чем оно сейчас занимается?

— Журналом и занимается. — улыбается девушка. — Журналом и еще шестью приложениями. Досуг, кулинария, красота, семья, здоровье, секс, — официально, словно речь идет о сношениях, правда, международных, сообщает она.

Это же надо, думаю я, выходя на проспект Штефана Великого и размахивая папкой. Третий, а может быть, пятый женский журнал на мою маленькую Молдавию — не отдает ли это махровым феминизмом? При этом ни одного журнала о байкерах, на рычащие мотоциклы которых я, как любой кишиневец, испуганно озираюсь каждый раз, когда их вереницы сотрясают и без того латанные–перелатанные дороги города.

Я шел, развлекая себя нехитрым жонглированием — подбрасывал с вращением папку, стараясь поймать ее двумя — большим и указательным — пальцами. Пару раз мне пришлось нагибаться, поднимая ее, посеревшую от пыли, с асфальта, пока я, размахнувшись, не запустил ее, как в детстве самодельный бумеранг, на крышу музея, в котором, если и здесь не случилось непредвиденного, все еще располагался офис издательства Казаку.

Запустил, а сам перебежал на другую сторону, откуда на всякий случай оглянулся: в отличие от бумеранга, папка не стала меня преследовать.

Вернулось лишь одно воспоминание. О лицее «Igitur» и человеке по имени Сан Саныч.

Он явно переборщил со своей ролью. Переиграл, а для актера это гораздо хуже, чем недоиграть.

Я ведь не стал притворяться, что не узнаю его, пусть только и слышал его голос в трубке, когда Сан Саныч позвонил мне спустя пару месяцев по окончании моей студенческой практики.

— Здравствуйте, Демьян, — услышал я тогда в трубке его, как всегда, вкрадчивый баритон.

Своей фамилией Сан Саныч мог гордиться, правда, только в Молдавии. В России сочетание «Александр Морщинин» могло вызвать и снисходительную усмешку — не повезло, мол, с фамилией. Но Сан Саныч давно, вот уже лет тридцать, жил в Молдавии, где каждая русская фамилия звучит по меньшей мере как дворянская. Правда, никто не удосуживался ломать язык его именем–отчеством, поэтому он всегда и без малейших признаков обиды отзывался на обращение «Сан Саныч». В том числе, от многочисленных питомцев лицея «Igitur» — элитного учебного заведения, куда отдавали своих отпрысков состоятельные жители города, и где Сан Саныч отвечал за преподавание истории.

Платное образование здесь было всегда, хотя лицей и задумывался как финансируемый проект одного из наводнивших Молдавию американских фондов по внедрению мировых стандартов образования. Американцы не обманули и информация о фонде–спонсоре по меньшей мере четырежды попадалась на глаза, стоило прогуляться по двум этажам лицея. Не солгала, правда, и администрация лицея — никто ведь не обещал, что за обучение не придется платить.

На педагогическую практику я попал за полгода до выпускных экзаменов в университете и закреплен был, разумеется, за Сан Санычем — добрейшим, как меня предупредили в деканате, человеком.

— Это Морщинин, если помните такого, — как–то отстраненно и даже лениво, особенно в сравнении с моим восторженным «Рад вас слышать, Сан Саныч!», продолжил Морщинин.

Я, естественно, его не забыл — все–таки со времени моей практики минуло пару месяцев, а вот в том, что память не подвела его, виновата была книга. Даже две — академический двухтомник «История Европы», на который он молча и не без зависти косился, заставая меня с ним в учительской, когда перед началом своего урока я по обыкновению кусал ногти и покрывался бледностью.

— Недели на две, если это возможно, — промямлил он, выпрашивая мой двухтомник, чтобы, как я догадался, не спеша скопировать его на ксероксе в учительской.

Сан Саныч и в самом деле оказался хорошим человек, и книги я ему одолжил, причем на месяц. Хотя поначалу у меня были все шансы не понравиться ему, в чем были виноваты два человека — директриса Нелли Степановна Долту, акцентировавшая внимание на моих ошибках и я, эти ошибки совершавший.